1998 год. Про наст, дождь и немножко сложно
1 сентября 1998 года выпал снег. Только вчера мы с бригадой и приключениями поднялись на хребет Кваркуш, чтобы провести на нём запланированные электроразведочные работы.
Моя бригада "Ух!" на стоянке с прекрасными видами перед Кваркушем
Переночевали в старой охотничьей избушке на краю леса и горной тундры, а с утра выпал снег. Он летел крупными липкими хлопьями, намекая на то, что очередной полевой сезон подходит к концу. Пришлось возвращаться в лагерь с надеждой на то, что снег надолго не задержится.
Снег не сошёл ни через день, ни через три, а всё больше заваливал окрестные леса и горы. Рабочие, наслушавшись по радио про творящийся в стране после дефолта бардак, собрались домой, начальство их особо не удерживало, поскольку и с продуктами, и с деньгами дела обстояли совсем невесело. Так что через неделю в лагере остался практически только «офицерский» состав да пара рабочих. Не очень-то много, но доделать работу всё равно нужно. И вот в один из этих морозных осенних дней я со своим рабочим Юрой Новиковым отправился на хребет Золотой Камень, чтобы провести контрольные магниторазведочные работы.
Мы с Юрой переходим реку Пелю. Фото этого сезона, но более раннее . Юра справа, радостный.
Магниторазведка – это старейший геофизический метод поисков полезных ископаемых. Ещё в 18 веке было замечено, что в некоторых местах стрелка компаса начинает «сходить с ума» - показывает неверное направление на север, а то и вовсе начинает кружить без остановки. Оказалось, всё очень просто – горные породы, богатые железом, имеют свою собственную намагниченность и поэтому влияют на стрелку компаса. А раз так, то можно смело использовать компас для поисков железа! Правда оказалось, что компас – не очень надёжный инструмент. Пришлось учёным придумывать более точную аппаратуру, ну а с появлением хороших магнитометров магниторазведку стали использовать не только для поиска руды, но и для геологического картирования, поскольку породы могут довольно сильно отличатся по своим магнитным свойствам. А контрольные измерения делаются всего лишь для того, чтобы оценить качество проведённых работ, а то бывали, знаете-ли, прецеденты с аномалиями из-за ножа, подвешенного на пояс не особо умного оператора. Правда, делать это особо никто не любит, поэтому очень часто контроль оставляют на самый конец сезона, когда основные работы уже сделаны.
Снег на профиле к нашей с Юрой радости, покрылся коркой крепчайшего наста. Идти по нему было сущим удовольствием: все коряги и завалы из поваленных деревьев, которыми богат восточный склон Золотого Камня, укрылись глубоким слоем снега, а ледяная корка наста позволила идти по нему, как по асфальту.
А завалы там действительно знатные. Вот, например, один из профилей, на котором мы работали. Скрин видео - качество так себе.
Я чуть не бегом бежал от пикета к пикету, а Юра, тащивший на себе рюкзак с перекусом, шёл чуть впереди и лениво обрубал топором мешавшие ветви деревьев. Красота, так бы всю жизнь работал!
К сожалению, всё вкусное когда-нибудь да заканчивается. Закончилась и наша комфортная прогулка: не успели мы подняться на вершину Золотого камня, как зарядил очень мелкий и очень ледяной дождь, который очень быстро «съел» наст со снега. А перед нами расстилалось Акчимское болото, через которое мы и летом-то ходили с опаской.
Занимаемся электроразведкой на Акчимском болоте. Я работаю на приборе стоя, чтобы не уйти в болото - стульчик очень хорошо мох прорезает.
Гадкое болото - в такие места вообще лучше не соваться
Очень это болото интересное: расположено оно на самой вершине хребта Золотой камень и окружает одну из главных вершин хребта, гору Золотой Камень, непролазными топями. Из него вытекают три реки: Акчим, Большая Золотанка и Средняя Золотиха, а само оно исследовано практически только с воздуха. Пройдя по болоту с полкилометра, я решил возвращаться, поскольку замёрзнуть оно не успело и на каждый наш шаг отзывалось раскачиванием так, как будто мы шли не по земле, а по огромному батуту, который к тому же грозил порваться в любой момент. Поскольку моржевание в наши планы не входило, то мы повернули назад по своим, уже залитым водой, следам.
Вернувшись в лес, мы с Юрой решили для начала отдохнуть, попить чаю и обсушиться, просто потому что к этому моменту успели промокнуть, замерзнуть и устать: всё же шесть километров в гору – это довольно много. И вот тут нас ждал небольшой сюрприз. Несмотря на наличие трёх упакованных в полиэтилен коробков спичек, сухой растопки в виде бересты и, как казалось, нехилого полевого опыты, разжигание костра в данных условиях оказалось нетривиальной задачей. Местная флора, в виде кривых ёлок, обросших моховыми бородами, впитавшими в себя всю воду этого мира разом, совершенно не хотела гореть. Совсем. Перед мокрым мхом был бессилен весь мой двенадцатилетний опыт работы в полях, а Юрин опыт, состоявший из одного полевого сезона и трёх лет исправительных работ, здесь явно не годился. Истратив два коробка спичек и всю сухую бересту, я плюнул и сказал:
- Пойдём домой, Юра, там чай и попьём.
И мы отправились домой.
Вот такая ледяная красота была в лесу.
Это был, наверное, один из самых тяжёлых моих походов. Напитавшиеся водой телогрейки (в то время стандартная верхняя одежда полевиков до того, как появились куртки на синтепоне) стали просто невероятно тяжёлыми. Ледяной дождь, окатывавший нас каждый раз, когда мы касались любой ветки или дерева, морозил руки и мерзко хлюпал в сапогах. Наст, размягчившийся от дождя, перестал держать, поэтому каждый наш шаг выглядел примерно так: встал – провалился – вылез из снега – встал – провалился – вылез из снега. И так все оставшиеся пять километров по лесу. Мы пытались идти и даже ползти на четвереньках. На четвереньках снег нас удерживал лучше, но сколько можно так пройти: сто метров, двести? Потом колени начинают болеть, а руки мёрзнуть от снега. Снова приходится вставать и снова идти в ритме: провалился – выбрался – провалился.
Через пару километров Юра пошёл «винтом»: ноги у него начали заплетаться, он стал оступаться и падать. Я забрал рюкзак с топором и магнитометром, который он тащил на себе, чтобы хоть как-то его облегчить. Не знаю, помогло это ему или нет, но теперь идти тяжелее стало уже мне – лишние пять или шесть килограммов груза за спиной бодрости отнюдь не добавляют. При этом приходилось держаться бодро и даже шутить, ибо ничто так не удручает рабочих, как начальник в депрессии. А ещё через сто лет мы всё же вышли на лесовозную дорогу, ведущую к лагерю, до которого оставалось всего-то пару километров. Юра сел на лесину, лежащую на обочине, и сказал:
- Всё, Иваныч, ты как хочешь, а я здесь останусь!
Я уселся рядом, поскольку устал не меньше, да и бросать рабочего мне бы никогда в голову не пришло. Усталые ноги гудели так, что казалось, будто они состоят из натянутых гитарных струн, так что отдых оказался весьма кстати.
Примерно в то самое время, только это я уже в лагере, возле вариационной станции сижу.
Посидев с полчаса на бревне, мы всё же сумели встать и отправились в лагерь пить чай и есть сечку с тушёнкой, которая в тот момент показалась мне вкуснейшей кашей в мире. И даже Кай Метов, орущий из кассетного магнитофона водителя звучал вполне мило и даже душевно.
А этот дождь всё-таки сумел растопить наваливший в сентябре снег, и на работу ходить стало совсем невозможно – реки вспучились от воды так, что переходить их стало опасно для жизни, а сам лес превратился в одно огромное болото. Так что отработать профиль мы успели очень даже вовремя.
Наша офицерская бригада перед самым отъездом домой. Я присел, а Юра стоит сразу за мной слева.
